Родина Богов - Страница 65

Едва разогнув локоть, Космомысл выпустил соперника и встал над ним. Алое марево перед взором рассеялось, открылся слух и в тот же миг донесся возглас сорока глоток:

– Ура!

По правилам поединка он должен был наступить ногой на грудь поверженного противника, но от него дохнуло пронизывающим холодом смерти. Космомысл опустился на колени возле безжизненного тела и заглянул в лицо – Уветич был мертв! Бескровное, белое чело подбилось смертной синевой, расползающейся от горла, на черных, губах запеклась белая пена, а в неподвижных, кровяных от напряжения глазах отражалось утреннее белесое небо, в коем исчезли зрачки.

– Он умер! – удивленно и горько крикнул исполин и вскочил. – Я убил его!

Но Зимогор вздрогнул, словно от удара, с хрипом втянул воздух, затем выплюнул его, будто ком земли, и опрокинувшись на спину, задышал часто, надрывно, будто вынырнул из морской пучины. Космомысл отступил назад.

– Ты бессмертный?

Подбежавшие варяги окружили Уветича, желая помочь, но тот оперся руками и сел. Кровь прилила к лицу, в мгновение смыла печать смерти и теперь рдеющий мутный взор из-под приспущенных век блуждал по сторонам, словно отыскивая что-то. И вдруг восхищенно открылся и замер, наткнувшись на высокий утес, нависающий над солнечным морем.

– Ты бессмертный?!

– Я побежденный, – отозвался Зимогор, не отрывая взгляда от морского берега.

– Да, я убил тебя! – Космомысл заслонил спиной скалу. – Но ты попрал смерть и ожил, как оживают вечные!

– Ты убил меня в поединке...

– Но ты жив! А значит, ты бессмертный! Ватажники отступили на шаг и обнажили головы.

Уветич тяжело поднялся с земли, оказавшись лицом к лицу с победителем.

– Что проку в бессмертии, если я повержен?

– Признайся мне!

– Теперь ничто уже не принесет радости...

Космомысл на минуту опустил веки и пришедший во сне образ прекрасной и грозной поленицы тотчас встал перед глазами.

– Если ты вечен, Краснозора должна принадлежать тебе. Я отступлюсь. Это мое слово.

Он вдруг блеснул взором.

– Если б я ведал судьбу и срок моей жизни! Но если ты произнес свое слово, я испытаю рок. И не обессудь! Коль останусь невредимым, возьму поленицу!

Приложив ладонь к челу, Уветич еще раз глянул на вершину скалы, засмеялся и стал забираться на гору. Ватажники молча смотрели ему вслед и цепенели так же, как во время поединка: переполненный волей исполин излучал столько света, что вся его богатырская стать находилась в огненном шаре, а сам он напоминал всего лишь пчелу.

И никто был не вправе остановить его и не остановил бы при самом страстном желании.

Если исполин был вечным по природе, то ему не грозила смерть, что бы он ни вздумал сделать с собой, пока не проживет на земле девятьсот лет. Если же, будучи человеком, умрет не своей смертью, а убьет себя, то вместе с плотью погибнет и его воля.

Рус с гор Бала Кан, должно быть, знал об этом, поскольку ведал древние заповеди и арварские обычаи, однако смело поднялся на вершину утеса и встал на его краю.

Чтобы познать судьбу, можно было отправиться в дальний и долгий путь к Даждьбожьему престолу, а можно было испытать ее в одно мгновение.

– Космомысл! – вдруг опомнились варяги. – Спроси его, где остров Молчания!

– Он знает! Спроси!

– Чтоб не тратить годы на поиски!

– Если скоро найдем остров – в одно лето обернемся!

– И ты возьмешь Краснозору!

– Ты победил его! Пусть скажет!

Уветич стоял на утесе так, словно что-то выжидал – может быть, чуда, знака божьего, способного удержать его от искушения. Но ничего не дождался, раскинул руки, как крылья, и бросился вниз.

Спустя несколько мгновений над морем взметнулся малиновый огненный шар, но не умчался в иной мир, ибо не было ему пути, а несомый ветром прибился к острову и грузно полетел над землей, борясь с ее притяжением. Иногда он касался камней и подскакивал на сажень, но все тяжелея, путался в прошлогодней траве, пока и вовсе не потерял силу, оставшись лежать на песке. Варяги сняли шапки – перед гибелью воли исполина – и в тот же миг с грохотом небесного грома раздался взрыв, осветив пространство слепящей вспышкой, надолго запечатлевшейся в глазах живых.

В тот же час, еще не сморгнув пляшущее перед взором пятно, Космомысл с ватагой взбежал на гору и узрел лишь орла, кружащего над искристой солнечной рябью...

Зимогор лежал под утесом на камнях, омываемых тихим прибоем, волны слегка покачивали его словно в зыбке, и казалось, исполин остался живым, прыгнув с высоты в двести сажен, и теперь, испытав свой рок, познав, что он бессмертен, никуда более не спешил, а распластался на мелководье и смеется, глядя в неохватное небо над Великим океаном. И лишь приблизившись к нему, Космомысл ощутил дух смерти: богатырь напоминал лопнувший мешок, набитый мелкой костяной крошкой.

Его завернули в парусину и подняли на берег, дабы схоронить в земле: смертных самоубийц не предавали огню, ибо их воля гибла вместе с телом и нечего было отпускать на тот свет, сжигая плоть. Несмотря на приближающиеся сумерки, варяги начали было копать яму, однако в тот же час прилетел орел и, кружась над головами, заклекотал призывно и сурово. Ватажники остановились, глядя на рассерженную птицу: варяги уже давно не понимали ее языка, а сведущего волхва, умеющего гадать по полету и крику грифона, в ватаге не было, поэтому никто не мог растолковать происходящее и возникло некоторое замешательство.

Сущность бессмертных, если они уставали от вечной жизни и бросались со скал, распадалась на три составляющих: воля уходила в мир мертвых, а вышедший из нее дух, не нужный на том безликом свете, оставался в мире живых, перевоплощаясь в ловчую птицу, плоть же превращалась в ничто, без огня рассыпаясь пеплом. Уветич, будучи смертным, искусил судьбу и сгубил свою волю. Все что осталось от него на том и этом свете – разбитая вдребезги бренная плоть, которую не жаль отдать на поживу могильным червям. Но этот орел мог быть воплощением его духа: никто из ватажников не сталкивался с самоубийствами и не знал, что остается после них на земле, кроме тела.